Пачкаю с утра мозг рутиной дня.
Прячу за буфет белого коня.
Иногда бывает, что проснусь с тобой,
но гораздо чаще – в поле и с сумой.
Солнце раскололо стёкла у окна –
занавешу дыры небом из сукна.
Разлиную время в клеточную сеть –
по его канонам мне нельзя стареть.
Мне нельзя надеяться, не дано любить,
и тебя, возможно, мне не сохранить,
отступить придётся в матовую даль…
Не смотри печально, опустив вуаль.
Расплети в дорожку пуховую шаль.
Нас помирит слабость и спасёт Грааль.
Я уйду на время, отдышусь в пути –
оставайся с миром и за всё прости.
Жаль, что не сложилось, видишь всё сама:
у меня – Ерёма, у тебя – Фома.
И пора прощаться по часам моим…
Сохрани, что было нам дано двоим.

РУСЬ

Эй ты, Русь моя босая! Пыль-дороги, голытьба…
Нет тебе конца и края, – знать, такая вот судьба.
И не делаешься лучше – впору можно загрустить,
но никто тебя не может на колени опустить.

Стала белою вороной, замарашкой? Не впервой,
но с имперскою короной и похмельной головой.
Что ты плачешь, мать честная? Убери змею с груди,
посоветуйся с Господем – и иди вперёд, иди!

Не разменивайся малым, что имеешь – не теряй,
не милуйся с кем попало и себе не доверяй.
И стареешь ты с годами, что боишься признавать, –
так какого цвета знамя будешь завтра поднимать?

С несчастливыми звездами родилась ты – не зевай! –
посмотри: пошёл по кругу зачерствелый каравай.
Раз не можешь быть мудрее – брось на зеркало пенять…
Эх, Россия бедовая, непутёвая ты мать!

Сколько сыновей и дочек потеряла на пути,
допустила супостатов за подол себя вести.
Постреляла же ты вдоволь как своих, так и чужих –
стало в этом мире больше мёртвых, нежели живых.

Устрашить тебя пытались – поломали копия.
Добродетели сыскались – не балуй, Европия!
Подурнела ты от хмеля, не даёт покоя хворь.
С миром без году неделя – в драку снова? Не позорь!

Тяжело с крестом, босая? Кто-то скажет: «Поделом!»
Иль дороженьку крутую выбирала за столом?
…Мелочь шарю по карманам: «Я особенный? Плевать!
Тут какое басурманам – самому бы что понять!»

И куда бы ни подался пешим или на коне –
почему так одиноко на родимой стороне?
Почему же я с тобою, пусть ты трижды не люба?
Буду я с тобой любою, не оставлю, – не судьба.

* * *

Стынет в преднебесье матовая синь,
у дороги чахнет бледная полынь,
лента старой речки кобальтом блестит,
и туманной марью сенокос укрыт.

Избы угнездились на крутом юру,
белокамень-церковь – злато к серебру...
Вот и вся недолга, вот и весь пейзаж.
Грусть-печаль наводит этот антураж.

...Серафим крылатый с бритвою парит, –
как святой Спаситель, мне благоволит.
– Вот он я, братишка, прямо под тобой –
в кремовой рубашке, с вольтовой дугой.

Ты меня прости уж, что к тебе на «ты».
Размахни крылами – опустись в цветы.
Согласись, здесь лучше, чем на небеси.
Выпей-ка с устатку, луком закуси.

Вижу, братец, трудно денно-нощно бдить,
от беспечных граждан беды отводить.
Отдохни, расслабься, полежи во ржи,
я же подежурю – только прикажи.

Что мне лично нужно? Знаешь – ничего.
Так, как я, живут здесь через одного.
Пользуются малым – мало и дают.
Бедновато вроде, но везде уют.

Впрочем, дай нам, грешным, веры и любви,
чтоб нельзя их было обратить в рубли.
Да ещё терпенья – а то мочи нет, –
Доброты душевной и земных побед.

И тогда, служивый, нас не забывай –
сверху-то виднее, так что не зевай.
Мы, конечно, сами лихо переждём, –
страсти остуди нам проливным дождём.

Вокруг меня мертвеет тело
земли, растерзанной борьбой.
Нет глупости людской предела
в краю, обиженном судьбой.

Здесь на утраченные лица
легла бессмыслия печать,
и смерть, услужливая жрица,
свой хоровод спешит начать.

Здесь все приходятся врагами
и в ненависти видят плюс,
солдат растоптан сапогами
мой персональный Иисус.

Не всё ль равно, в какую замять
меня судьбина уведёт?
Любовью вытертая память
теперь уже не подведёт.

Минерва, истину покоя,
меня к барьеру повела
и в саван Божьего покроя
пустую душу убрала.

* * *

Сумрачно, постыло.
Чёрная тоска.
Сердце поостыло.
Шёпот у виска.

Дьявольская сила
увлекла с собой.
Где меня носило
с медною трубой?

Повели на плаху –
некому рубить.
Голому рубаху
некому пошить.

Справили деваху –
шоры на глазах.
Натерпелся страху
на семи ветрах.

И бросали в омут:
«Выплывет, небось».
И хрипел на дыбе –
выжить удалось.

А когда устали
проводом душить –
отыскали камень
для моей души.

Лучше отсекли бы
руку до плеча,
чем теперь поверить –
ты уже ничья.

Не моя уж точно –
но и не его, –
а была добычей
друга моего.

Я не знаю, где ты, – но я вижу твоё отраженье.
Зачерпну из воды твои блики и стану их пить.
Ты красива, как день, в твоём взгляде – холодный огонь,
женщина, которую мне не любить.

Если хочешь быть рядом со мной – напои себя сном.
С букетом из линз умирает слепой астроном.
Возможно, ты рядом, но я не смотрю тебе вслед, –
женщина может быть рядом, когда меня нет.

Я бы стал рисовать только слёзы на всех твоих лицах.
Наши взгляды встречались, когда мы смотрели вперёд.
Ты лишила меня наслажденья сражаться на спицах –
женщина меня никогда не поймёт.

Мне не надо себя заставлять говорить о природе.
Мне не надо себя заставлять говорить о цветах.
Она может быть нежной только при скверной погоде –
женщина внушает мне ужас и страх.

Если хочешь меня повторить – замени свою кровь.
Отыщи в словаре заменитель для слова «любовь».
Твои блики в истлевшей воде мешают мне жить,
женщина, которую мне не любить.

Она ищет возможность весь мир напоить тишиной.
Я придумал её, но владеть ею будет другой.
Ты меня позовёшь, когда нечего будет спросить,
женщина, которую мне не любить.
________________________
* Текст песни написан в соавторстве с Дмитрием Кирбаевым.

ВОЙНА

Рвёт снаряд небо – прибивай угол.
Отзовись эхом, марсова фуга.
Ни тебе солнца, ни тебе воли –
есть ли что хуже ратника доли?

Раздадут мины – делай свой выстрел.
Упадут люди – уберут быстро.
Убоись пули – схоронись в поле,
а когда ранят – трать запас боли,

охлони рану мартовским снегом…
Посмотри – ворог тоже пал следом.
Обними землю – Бога обитель.
Сохранит мама твой в крови китель,

будет ждать вечно, будет спать плохо:
ты её плоти, милый сын-кроха.
Не обидь, грешный, на пути к храму –
опустись с неба, навести маму…

* * *

Ой ты, воля вольная –
русская душа!
Рвань первопрестольная
в хмеле хороша.

Ничего не нажито,
вечно без гроша.
Вороньём поклёвана,
шрам от палаша.

Всё, что есть, – последнее –
норовишь отдать.
Как же ты, сердешная,
честь смогла продать?

Ликом неприглядная,
мятый сарафан,
лента на кокошнике
красных партизан.

Если и надеешься –
только на авось.
Мамка забубённая,
всё ли обошлось?

И опять, брюхатая,
народишь солдат –
сколько их, пострелянных,
во земле лежат?

И кресты мишенями
по Руси стоят,
чистоту душевную
кладбища хранят.

К гостю хлебосольная,
нараспашку грудь.
Греешь – как получится,
любишь – как-нибудь.

Щи хлебаешь лаптями,
бесу отдалась –
ты в рубашке порченой,
видно, родилась.

Тяжело работала –
спину порвала.
Всё, поди, подъедено
с твоего стола.

На просторе ветреном
птицей поднимись,
сбрось проклятий цепи
и остепенись.

Добротой не кичься,
не руби с плеча.
Дурака сваляла –
рана горяча.

Поизранена Россия –
еле-еле дышит.
Звон тревожный с колоколен
Бог уже не слышит.
Слышит только мать солдата,
смертью храбрых павшего,
для истерзанной Руси
злым укором ставшего…

– Мать, давай по маленькой –
и помянем сына:
пять годов уже с того,
как убило миной.
Он на фотографии,
рядышком мы с ним.
Хватит за оградкою
места нам троим…

«…Ну а твой мотоциклет
я припрятал, значит,
а то мать его увидит –
сразу и заплачет.
Школу поселковую
в честь тебя назвали.
Сашку, брата твоего,
в армию забрали.

Пишет, всё нормально,
рядышком граница…
А у нас что-то совсем
не несётся птица…
Вот решили ближе к лету
огород продать:
нет тебя, а нам уж тяжко
даже поливать.

По зиме радикулит
доконал, проклятый,
печень что-то барахлит –
чай гоняю с мятой.
Твой учитель бывший, Мишин,
спился же совсем:
лишку примет – обещает
дать по морде всем.

Надька летом замуж вышла –
нам ли осуждать? –
не ходить же вечно в девках…
Скоро ей рожать.
Давеча у нас просили
две твоих медали –
для музея, говорили, –
только мы не дали.

А Иван-глухой, представь,
на Покров женился,
баба в нём души не чает –
он аж изменился.
А сосед-то наш, Кузьмич,
мне вчера сказал,
что в нём опухоль нашли –
он и “завязал”.

Знаешь, сын, мы сами скоро
будем у тебя…
Мать совсем-то не похожа
стала на себя.
Ночью встанет и на кухне
к петухам сидит,
и ходить не стала в церковь:
больно, говорит.

А твои рубашки вдруг
снова постирала,
снимки все твои с альбомов
в свой сундук убрала.
Сядет мне носки вязать –
свяжет и тебе.
Говорит сама с собой,
ходит по избе…

Так, Серёжа, и живём –
ничего не мило.
Хоть бы брат с женой приехал –
чтоб им пусто было!..»
– Хватит плакать, мать, ложись,
к дойке разбужу.
У меня чуток осталось –
я с ним посижу…

«Ну, сын, выпьем по последней…
Не свезло с судьбой.
Все мы будем там когда-то…
Ну, Господь с тобой…»
…Что ж ты, Бог неправильный,
как нам дальше быть?
Ты за что же сына
дал нам пережить?..

* * *

Надоело жить в окопе
на чужих и скользких землях
с самопалом, с самосадом,
самохвалом, самодуром,
с горстью пуль из чёрной глины,
с видом мира в перископе.

Впереди – передовая
с обязательностью вражьей.
В ад обугленного тыла
отползать пора настала.
…Раны смертные России
окропит вода живая…

Богомазы позабыли
святый образ, лик причинный,
наводили бледность мелом
на Христа с Иуды телом
в храме – кляпом черепица.
…С верой будем? С верой были…

Отделили в поле бранном
тлен от пены, прах от краха.
Кто же я тебе, Россия?
Не солдат, и не мессия,
не герой, не для потехи –
на ходулях в небе странном.