Завистливая соседка

Есть у меня соседка Маша (настоящее имя тоже изменено), и эта Маша такая завистливая. Раньше меня это только смешило или удивляло, но со временем стало пугать.

Начиналось все еще с детства. Жили мы — наша семья и Машина — в одном доме, наши квартиры напротив находились на одной площадке. Наша семья чуть побогаче была, Машина победнее. Но семьи наши подружились и, соответственно, мы с Машей тоже.

Однажды мне купили новую куклу — красивую, в нарядном платье. Естественно, я показала ее Маше, тогда реакция ее меня удивила... Дословно смысл слов ее не помню, но сводилось к тому, чтобы я эту куклу сломала или потеряла. Не прошло и недели, как кукла куда-то подевалась. Как не искали, так и не нашли. И так было со всем, что Маше нравилось из моих вещей. Платье новое купили, только надела — облилась чем-то, что и не отстирать, потом велосипед купили — упала с него, руку сломала, отдали велосипед... Потом уж в школьные годы сумку мне подарили, так домой когда возвращалась, украли, а воров не нашли. Тогда я еще не связала это с Машиной завистью.

Дальше — больше. Я была красивая, а Маша не очень. Соответственно, мальчики всегда у меня были, но как-то раз понравился Маше тот же мальчик, что и мне. И что вы думаете? У меня на следующий день все лицо прыщами покрылось, и мальчик со мной перестал встречаться.

Школу закончили. Я с серебряной медалью, а Маша с троечным аттестатом. Я в институт поступила, а она в ПТУ.

Как-то в гости зашла ко мне, а я уже на третьем курсе училась. Чай пить стали, а она и говорит: «Хорошо тебе, Юлечка. Институт закончишь, работать устроишься, денежек много будешь получать, а я вот ПТУшный диплом получу и за копейки вкалывать буду». Я ей со смехом говорю: «Да разве в деньгах счастье?», а она фыркнула, чай допила и ушла.

Через неделю я заболела, экзамены на носу, а у меня температура под сорок. Положили в больницу, а что за болезнь — не знают. Но все хорошо вдруг стало, поправилась быстро, из больницы выписалась домой, а дома новость: Маша в Питер уехала с мужчиной каким-то, даже ПТУ не закончила.

Институт я с красным дипломом закончила, на работу устроилась, а от Маши ни слуху, ни духу. Я уже тогда понимать стала, что от нее зло шло. «Ну, — думаю, — уехала и больше не встретимся». Но увы...

Встретила я своего будущего мужа, стали к свадьбе готовиться. Я как на крыльях летала.

Однажды возвращаюсь домой с работы, а из подъезда Маша выходит с ребенком. Как сейчас помню — сердце в груди заныло, но подошла и говорю: «Привет, Маш. Вернулась? А это дочка твоя?», а она так зыркнула на меня и говорит: «Да, вернулась. Муж козлом оказался, бросил. А ты, мне родители сказали, замуж собралась?». Я аж похолодела вся, но улыбаюсь, виду не подаю, что боюсь ее, говорю: «Да, свадьба скоро». Маша вся потемнела и говорит: «Гроб у тебя будет вместо свадьбы!», ребенка схватила и унеслась.

Как я до квартиры добралась — не помню. В себя пришла уже на кухне, мама рядом хлопочет, кружку мне с чаем в руки сует, спрашивает, что случилось. Я ей все рассказала, думала, она не поверит, она у меня трезвых взглядов. Но она мне поверила, посоветовала пышную свадьбу не играть, а расписаться скоренько и из города переехать. Мало ли. Так мы и сделали.

Муж мой умер через пять лет после свадьбы от инфаркта, детей у нас нет. Стало мне самой что-то плохо со здоровьем, пошла в больницу. Обследовали и сказали, что у меня рак и оперировать нельзя. Ну, продала я квартиру и к маме вернулась, папы к тому времени тоже не было. Маша по-прежнему живет напротив, ее дочь умерла в тот же год, как я переехала — сбила машина. При виде меня Маша ехидно улыбается, но ничего не говорит.

То, что я почти забыл

Когда мне было 9 лет, то есть 40 лет назад, в пионерском лагере под Красноярском со мной произошел несчастный случай. Я, влюбленный в новую вожатую головастик, сбежал сразу после горна — никак не мог появиться перед моей любовью в блеске своих тощих бледных ног и бритой после вшей (сестра принесла из садика) головы. А по возрасту в качестве спортивной одежды мне полагались черные шорты, которые бабушка сшила «на вырост», снабдив их универсальным поясом-резинкой в ожидании, что в лагере я подрасту и отъемся. Но ко мне не приставали ни жир, ни загар, и болтался я в этих шортах, как белый червяк в юбке.

Хотя кормили и правда прекрасно. У нас вообще был лучший лагерь (о, это не субъективно — мы соревновались!). От химико-металлургического завода. «Ласточка». И черная ласточка на воротах. И пионерские костры. И военные игры, и походы. Мне этого всего досталось на три недели — а потом я сбежал.

Не совсем, не домой, не в сторону города, а так — побродить по лесу, пережить свое первое чувство. Конечно, я заблудился. Конечно, я полез на дерево, благо, заповедник рядом, сиенитовые скалы, сориентироваться нетрудно. А дальше все просто — моя рука застряла в глубокой трещине старой сосны; пытаясь вытащить руку, я практически повис на ней и, естественно, сломал. Я сумел сесть на ветку, но руку вытащить не мог, и к тому моменту, когда меня нашли, ампутация была неизбежна. Сейчас я печатаю, как вы догадываетесь, одной рукой.

А теперь, выкурив после прошлого абзаца четыре сигареты, я расскажу то, во что я не верю, что кажется мне полной чушью, и что в глубине себя знал все эти 40 лет, умудряясь при этом лгать себе даже в воспоминаниях. Каждый раз, глядя на культю, на это бело-розовое, гладко-бугристое окончание моей руки, противное мне до сих пор, я думал: «Трещина в сосне, краш-синдром, ампутация». Ни разу за всю жизнь я не пытался вспомнить те часы в подробностях — и ни разу этому не удивился. Но две недели назад, обходя по работе ветеранов района, я встретил старого человека — бывшего начальника пионерского лагеря, и оказалось, что я помню все.

Я помню, как одолевал первые три метра сосны — шершавый ствол без веток — покрывая свои ладони и голени смолой и мелкими ссадинами. Как на высоте примерно метров пяти я глянул вниз, и меня всего, как одну мышцу, свело от страха. Ноги поджались, обхватив ветку, на которой я сидел, и сплетясь под ней замком. Руки сами вцепились в ствол, щекой я вжался в дерево, весь мгновенно перепачкавшись в смоле. Содранную кожу саднило, веток над головой было столько, что не было видно неба. Далеко внизу — земля без травы, с бугристыми корнями деревьев, вспоровшими красную глинистую почву. Между корнями виднелись выступающие из земли куски сиенита. Упадешь — переломов не избежать.

Постепенно страх стал сменяться жалостью к себе. Мало того, что я заблудился и не могу слезть, так я еще и некрасив, и смешон, и ладони просто огнем горят, и если кто-то узнает, что я влюблен, меня задразнят насмерть, и никто не придет меня спасать, и мама родит себе нового сына, от которого папа не будет уезжать на вахты на несколько месяцев, потому что будет его любить и сменит работу, а я ночью замерзну и упаду, и никто меня не найдет — такие мысли ходили хороводом, и я давал им полную волю. Но, выплакавшись, я вдруг обнаружил, что больше не боюсь. Поняв, что слезами жалобить некого — очень хорошо это помню! — я с восторгом нашел в себе намерение спастись самостоятельно и вернуться в лагерь героем.

И тут оказалось, что я не могу оторвать правую ладонь от сосны.

Жжение в содранных пальцах и ладони усилилось многократно, а при попытке вырваться их прошило такой болью, что я задохнулся. Дергал и выкручивал руку, пытался дотянуться до противоположной стороны ствола и увидеть, что ее держит, но любое беспокойство причиняло новую боль. В каждую клетку кожи на моей ладони словно воткнули иглу. И эти иглы продолжали медленно, очень медленно продвигаться все дальше. Вскоре по предплечью пополз багровый синяк. Я смотрел, как распространяется от невидимой мне кисти к локтю отек, и терял способность шевелить рукой. Боль усиливалась так быстро, что я не успевал к ней привыкать.

Если позволите, следующие несколько часов я не буду описывать подробно. Очень скоро я понял, что дерево не отпускает мою кожу. Стоило прикоснуться к ветке или стволу голыми коленками, голенями, щекой — и через минуту при попытке отстраниться на коре оставались маленькие кусочки рогового слоя кожи, какие можно срезать бритвой. При более длительном контакте на дереве оставалась моя кровь, капли которой, не успевая стекать по коре, впитывались в нее. Трусы до колен и тапочки — вот было мое спасение. Все эти открытия я делал на фоне все разгорающейся боли. Неподвижную ладонь словно жгли каленым железом, жевали зубьями, ломали кости. Я кричал, и снова плакал, и бил дерево, и сорвал голос, но все равно кричал — визжал, сипел. А потом мне стало все равно. Я устал.

Солнце прошло зенит, тени от ветвей стали гуще и холодней. Я прислонялся лбом к стволу и считал до пятидесяти. Потом прислонялся щекой и считал до пятидесяти. Потом клал под голову левую руку и считал. Когда мне надоест считать — я засну, и уже ничего не будет.

Предплечье правой руки увеличилось в объеме раза в два, синяк дополз до плеча. Я описался и не сразу это заметил. Замерз, и чувствовал теперь руку как что-то чужое. Это чужое болело невообразимо, но словно не у меня. У меня болело все остальное: ноги, шея, живот. Я обнаружил себя прижавшимся лбом к стволу — сколько так просидел, я не заметил. Начал считать, но не мог вспомнить порядок цифр. Тогда я стал называть числа наугад. Два. Десять. Семь. Мне казалось, передо мной светится число «50», но я не могу его догнать. Кожу на лбу словно прижгли тавром, я не шевелился. И не отозвался, когда сразу несколько голосов стали выкрикивать мое имя. А потом завизжала бензопила.

Падая вместе с деревом, я потерял сознание. Сломал два ребра, ключицу и три пальца на ноге. Помню только еще один момент: я открываю глаза, и к носу прижимается ткань с едким запахом, и женский голос уговаривает — «вдыхай, маленький, вдыхай». Меня держат на весу, и толстая темная труба идет от моего плеча к лежащему стволу сосны. Не сразу понимаю, что это моя рука. Ладони нет. Рука уходит в дерево, в древесный нарост там, где должна быть моя ладонь. Резко вдыхаю, в глотку ударяет резкая вонь — и я словно тону в теплой воде. Последнее, что вижу — странный металлический инструмент, который подносят к моей руке.

Очнулся я только через восемь дней в больнице Дивногорска — это небольшой городок рядом с Красноярском, он и городом-то на тот момент только-только стал. Врач запретил матери везти меня в Красноярск. В первый же день после моего пробуждения вместе с начальником лагеря и лагерной врачихой ко мне пришел еще один человек. Он раз за разом рассказывал про щель в старой сосне, про опасность длительного сдавливания, про то, как храбро я пытался спрыгнуть с сосны, сломав при этом руку. Как ни стараюсь, не могу вспомнить ни одежду его, ни лицо. Еще через несколько дней приехал мой отец, которого достигла весть о моей беде, я едва прорезавшимся после срыва голосом рассказал ему о трещине и переломе, и сразу оказалось, что вернуться в город ничего уже не мешает.

Осталось немного. Я передохну, расскажу вам про то, как это — жить после ампутации руки. Да нормально вроде жить. Я читал недавно книгу этого инвалида без рук и ног, Вуйчича, и другие тоже читал. Но, может, поздно уже читал, потому что вроде все получается в физическом плане, а потолок все же чувствуется. Всю жизнь чувствую потолок. Какую-то планку, до которой я просто не рискую допрыгнуть. Ну да, моя вина, может, и мог преодолеть. Но итог такой: мне пятьдесят, я не женат, работаю в центре социальной поддержки, раздаю пособия ветеранам, и мне противно смотреть на себя голого.

Это я тяну время. Итак, накануне Нового года я провел несколько часов в гостях у бывшего начальника пионерского лагеря. В силу своей должности этот человек подписал в своей жизни не одну бумагу о неразглашении (казалось бы — начальник детского лагеря, а?). А теперь, в глубокой старости, он даже не знает, действуют ли сейчас эти запреты, наложенные на него другой страной. Уже двадцать лет никто не напоминал ему об этих бумагах. Одна из них давала ему и штатному врачу лагеря жесткие инструкции по поводу запрета отлучения детей из лагеря в лес и поиска таких беглецов. В частности, привлечение лиц вне указанного в бумаге списка к поиску пропавших допускалось только на второй день. А в первый день участники поискового отряда должны были иметь в своем распоряжении бензопилу либо за ее отсутствием двуручную пилу и топоры.

Не хочу, но должен рассказать о двух фотографиях из его архива. Там было дерево и какой-то зверь. Участок спины какого-то зверя, скорее всего — небольшого медвежонка. А кроме этого участка спины, торчащего из ствола, ничего от зверя не осталось. На следующей фотографии был показан спил этого дерева — как раз на уровне остатков медведя. Черно-белое фото позволяло разглядеть ненормальное изменение структуры колец на свежем срезе пня, просто хаос, и темные пятна, расползшиеся по всему срезу.

Пересказывать рассказы начлагеря сил уже нет. По его словам, он видел «такие» деревья пять раз, дважды ему показали специально, и трижды довелось увидеть самому (включая эпизод со мной). Вот теперь все. Пока писал, выкурил 22 сигареты.

И главное, для чего я это все писал. Вопросы.

Часто ли человек, гуляющий в лесу, прислоняется к дереву голой кожей и стоит неподвижно более минуты?

Сколько человек, заблудившихся в лесу и не найденных впоследствии, устав, засыпали, прислонившись к древесному стволу?

Сколько среди обычных деревьев может быть «таких»? А сколько раз я или любой из нас проходил мимо «таких», не зная, что именно к этому дереву нельзя прислоняться более чем на минуту?

Девушка с кошачьими глазами

Начну я свой рассказ с того, что у меня есть дядя. Родом из Ленинграда (ныне- Санкт-Петербурга), там до сих пор и проживает. Хотя со своим родственником я виделся всего пару раз, он рассказал мне много историй из жизни. Правда, сказочником он был еще тем. Но в эту историю я почему-то верю. А вот верить ли вам- решайте сами.

(Далее с его слов)

В общем, родился я в Ленинграде, в шестьдесят девятом году.
Учился прилежно, единственное, что плохо понимал, так это алгебру, но это не так важно.
Как закончил школу -пошел на завод, а как отпуск давали- в походы ходил.
Походы не пропускал, как время было- всегда топал.
Да больше и заняться нечем было.
Ну, а как Союз распался, то не до походов было.
Когда адаптировался, то уже и молодость прошла...
А я такой человек, которому на месте не сидится.
Не мог просто так оставаться дома в отпусках. Притом поездки в гости и ходки на природу не помогали.
Ну, и решил я поискать что-нибудь недалекого, но интересного..
Сын у меня в интернете "шарил" и подыскал мне кое-что интригующее.
(Вдруг кому интересно- находится это на Московском проспекте 212.)
Место это было чем-то наподобие подвала.
Ну и без легенд никак. Ходили слухи, что, мол, еще в СССР там эксперименты проводили-скрещивать пытались ДНК животных и людей.
Говорят, выходило что-то вроде минотавров, оборотней и так далее.
Я в эту белиберду не верил, но посмотреть, что там, захотелось. Притом с охранником я кое-как знаком был. Пересекались.
Ну, я собрал вещички для ходки и пошел ждать ближайший автобус.
Как только приехал-поставил перед охранником пузырь и пошел навстречу приключениям.
Постоянно меня сопровождали странные звуки, словно кто-то ходит близ меня.
При этом ни черта подобного я не видел.
Фонарик у меня был яркий, так что я освещал себе путь на несколько метров вперед и никаких источников такого шума не замечал.
Но я все списывал на крыс. Впрочем, меня постоянно мучил вопрос здравого смысла: неужели крысы имеют копыта, да еще и постукивают ими?!
Но размышления мои прервал силуэт, который стремительно ко мне приближался.
Через пару секунд я понял, что это девушка.
Ее тело было белее свежевыбеленного потолка, рыжие волосы волнами спадали на плечи.
Кожаная куртка, джинсы, шапка...Все бы ничего, но что она тут делала?
Что я заметил- так это то, что она даже не зажмурилась, когда на нее упал луч света от моего фонаря.
Она смотрела на меня ярко-зелеными глазами и вдруг произнесла:
-Выключи фонарь.
Голос ее был звонкий и эхом разлетелся по коридору.
Я покорно щелкнул выключателем и источников света в подвале не осталось.
За исключением ее глаз.
Они светились в темноте, будто фары. Они внимательно смотрели на меня. Исследовали.
-Зачем ты пришел? - снова спросила она.
У нее был странный акцент на букву "р".
Слово прозвучало как "пррьишел".
Я никогда не встречал таких.
-А ты что здесь делаешь?-ответил я вопросом на вопрос.
Мои глаза не привыкли к темноте, но я услышал, как она усмехнулась.
-Я здесь живу.
-Правда? И сколько?
-С самого рождения.
-А тебе сколько лет?
Она вдруг заколебалась.
Ее зрачки начали бегать из стороны в сторону, выискивая поддержку.
-П....Дв..Т...Ш...Двадцать...три.
Впрочем, она не выглядела даже на девятнадцать.
-А кто знает о твоем существовании?
-Мои друзья. Они там, дальше.
-М-м...А сторож?
-Не знает.
Она вдруг прыгнула ко мне
-Но ты ему не говори! Пожалуйста!
Я уже нормально различал предметы во тьме и заметил, что ее шапка торчит так, будто она накрутила две гульки на голове.
-Ну...хорошо...
Зачем мне выдавать несчастную? Может у нее нет дома и она обитает здесь. Да и нужны ли мне подробности ее биографии?
-Ты закончил свое путешествие?
Она посмотрела на меня и чуть наклонила голову вправо.
Я кивнул. Было бы неприлично идти дальше. Все таки это ее дом...Какой-никакой, а дом.
-Да.
Я развернулся и потопал обратно.
Что-то снова шуршало около меня, но никаких силуэтов я не видел.
Снова этот топот копыт и какие-то странные звуки.
Я вышел из подвала и направился к сторожу.
Он пустил меня переночевать в сторожку, но при условии, что я завтра же не позже шести часов уйду.
-Начальник может прийти, поймет неправильно...
Но я не возражал, и подробностей не требовал.
На следующий день я встал в пять часов, собрал вещи и ушел ждать первый автобус.

Ничего странного в этой истории не было бы, если бы я не посмотрел той удивительной девушке в глаза.

Зрачки у нее были продолговатые. Как у кошки.

Она вернулась

Можете мне верить, можете не верить, но история реальная и произошла в моей жизни на самом деле...
Однажды я на всю неделю осталась дома. Мне сейчас 20 лет, душа и тело требуют адреналина, новых ощущений, в итоге я получила это все, только в таких дозах, что мне на всю оставшуюся жизнь хватило.
Однажды мои отчим с мачехой уехали на всю неделю в другой город, ну, естественно, мне не хотелось убираться, мне хотелось гулять, шастать по ночным клубам и т. п. В одну прекрасную ночь возвращаюсь я домой, бардак такой, что черт ногу сломит. Ну, убрала я все, т. к. оставшуюся энергию некуда было деть. Отправилась в душ, прохожу мимо зала, холодом веет. Думаю, опять дверь на балкон открылась (в это время была зима), захожу в зал, дверь закрыта, подхожу к ней смотрю, а т. к. она была стеклянной - вижу весь балкон.
От двери не дует, ничего нет… вдруг на балконе фигура прошла. Тогда я испугалась так, что аж вылетела из зала и помчалась к ванной. Залетаю в ванну, стою, вроде успокоилась, набрала воду, залезла, сижу, прикрыла глаза, чувствую, опять ветер дует, да так сильно еще, открываю глаза, а надо мной моя покойная мама. Я как заору на весь дом, думала, соседи милицию вызовут, проморгала глазами и все исчезло.
Вылезла я из ванны и шмыг в кровать. Уснула, просыпаюсь оттого, что телевизор включился, поползла в зал, захожу, никого нет, телевизор выключен, ну, думаю, опять соседи врубили на весь дом.Ложусь и опять телевизор включается, зашла в зал стоит темная фигура, я с криком и матом быстро надеваю на себя все что под руку попалось, вылетаю на улицу и звоню подруге.
Наутро приехали с моим парнем в эту "обитель зла", собрала вещи и так жила всю неделю у подруги, пока родители не вернулись... то, что произошло той ночью, осталось для меня огромной загадкой...